владения языком. Получается, неспособные говорить существа не могут пребывать в сознательных психических состояниях (по крайней мере, не так, как мы).
В конечном итоге, все дискуссии о наличии у животных сознания связаны с заявлениями Дарвина о психической жизни наших предков и родственников. Согласно Клайву Винну ученые больше века борются с противоречием между дарвиновскими идеями о психической преемственности между человеком и другими млекопитающими, с одной стороны, и очевидно существующим когнитивным зазором – с другой. Дарвин сумел изъять «цепь бытия» из биологии, но его антропоморфизм закрепил ее в психологии, заставив огромное число ученых заниматься поиском поведенческой преемственности в виде психической эквивалентности, а также слепо относиться к любым ее проявлениям исходя из одних только наблюдений за поведением.
Винн справедливо замечает, что психологам нужно идти по стопам современных биологов, уделять больше внимания различиям между видами, в частности признать, что не все эти различия одинаковы. Некоторые возникли в результате естественных процессов, с помощью которых виды произошли от общих предков (таких, как когнитивные изменения в ходе происхождения людей из предков-приматов), а другие – в результате развития сходных способностей у видов, не имеющих общего предка (например, способность к голосовой коммуникации у людей и птиц). В качестве примера Винн приводит факт наличия огромного числа экспериментов на человекообразных обезьянах, призванных выявить у них скрытые способности к языку. В основе всех этих исследований лежит предположение о том, что, поскольку эти животные являются нашими ближайшими родственниками, у них должны обнаружиться следы человеческой способности говорить. Предположение разумное, однако все попытки доказать его успехом не увенчались. Хотя язык вполне может оказаться новой человеческой чертой, представляется, что, если говорить о модели аналогичного поведения у животных, способность птиц учиться пению гораздо ближе процессу овладения языком у людей, чем все, чему пытались научить обезьян. Почему? Не потому, что способность птиц петь и наша способность говорить основана на наличии у нас общего предка, а потому, что поведенческие и нервные сходства между обучением птиц петь и овладением языком у людей отражает сходный способ решения проблемы использования языка для коммуникации, хоть этот способ и возник у каждого вида независимо от другого. Если бы эта способность или ее ключевой компонент не существовали до появления человека, в результате экспериментов на человекообразных обезьянах можно было бы получить довольно ограниченные результаты.
Поскольку научными методами измерить сознание у животных сложно, возможно, мы никогда не узнаем наверняка, способны ли другие существа, кроме нас самих, испытывать сознательные переживания, а если да, похожи ли эти переживания на наши, однако с точки зрения сравнения видов этот вопрос не является первостепенным. Нам нужно меньше заниматься сознанием как таковым и больше – когнитивными и поведенческими способностями, которые есть и у нас, и у других животных и которые можно у животных измерить. Некоторые из этих способностей, несомненно, внесли свой вклад в эволюцию сознания нашего вида, даже если другие животные не приобрели такого же сознания, как у нас.
От старой идеи (озвученной еще Декартом, согласно которой у людей есть сознающий разум, а животные – это лишь рефлексивные автоматы) давно отказались. И у животных, и у людей есть когнитивные процессы, которые бессознательно управляют поведением. Таким образом, сократить разрыв между людьми и животными можно, не прибегая к недоказуемым предположениям о сознании животных. Вместо этого следует изучать когнитивные основы поведения у представителей разных видов, выявлять сходства и различия и определять, не отвечают ли за них аналогичные нервные механизмы. Хорошо, что сейчас по этому пути пошли многие ученые, но для того, чтобы такой подход стал повсеместным, следует полностью избавить науку от остатков анекдотического ментального антропоцентризма конца XIX века и экстравагантных заявлений психологов, которые по-прежнему делаются под влиянием этого явления. Принимаясь за эту книгу, я преследовал именно такую цель.
Часть XV
Эмоциональная субъективность
Глава 62
Скользкие дорожки эмоциональной семантики
Наши эмоции – это те сознательные переживания, о которых мы беспокоимся больше всего, но научный подход к их изучению применять исключительно сложно. Как мне кажется, это в значительной степени связано с тем, что ученые полагались на бытовой язык, пытаясь с научной точки зрения объяснить, что такое эмоция. Допускаю, что слова, с помощью которых принято описывать эмоции, могут использоваться в науке, но проблема в том, что используются они непоследовательно и зачастую неуместно.
Несколько лет назад Джек Блок обратил внимание, что «психологи склонны небрежно обращаться со словами». Возьмем, к примеру, слово «страх». Как и большинство слов, обозначающих эмоцию, оно используется в отношении осознанных впечатлений (чувство страха), физических реакций (замереть или убежать; изменений в кровеносной, респираторной и эндокринной системах; активность мозга), мотиваций к выполнению инструментальных реакций, таких как поведение избегания (страх как стимул), определений (оценок) и всего перечисленного вместе. Учитывая такое множество определяемых на множестве смысловых уровней, неудивительно, что, когда появляется обозначающее эмоцию слово «страх» в научном контексте, непонятно, что именно оно обозначает.
Нередко к своей работе ученые подходят с такой позиции, которая понятна только им одним и в основе которой лежат интуитивные представления о некоем явлении, которое они стремятся понять. Предполагается, что они должны отбросить эти представления и разработать эксперименты, призванные помочь разобраться в природе этого явления, но, если научная тема имеет отношение к психологии, возникают проблемы особого рода, потому что отбросить интуитивные представления из этого процесса гораздо труднее. Как подчеркивали Джордж Мандлер и Уильям Кессен в своей монографии «Язык психологии» (1959), «атомы не изучают атомы, а звезды не разбираются с тем, как устроены планеты… Тот факт, что человек изучает сам себя, и наличие у него архаичных понятий, которые сохраняются в повседневном поведении, являются главными препятствиями на пути научной психологии».
Одним из таких архаичных представлений является идея о том, что поведенческие и физиологические реакции, которые происходят в связи с нашими эмоциональными ощущениями, на самом деле этими ощущениями и вызваны. Дарвин, как мы уже видели, относил это на счет устоявшейся народной мудрости. Безусловно, у людей такие интуитивные представления абсолютно естественны. Будучи людьми, ученые часто испытывают страх, они замирают или убегают, столкнувшись с опасностью. Такие интуитивные представления могут превратиться в предположения. Например, психическое состояние страха и его поведенческие представители так тесно связаны между собой, что, кажется, в мозге они собраны в один пучок – иначе почему они с таким постоянством проявляются одновременно? Предположения могут превратиться в убеждение – в тех зонах мозга, которые управляют поведенческими и психологическими реакциями, также обитают и чувства. И хотя каждый ученый
